В набитой до отказа субботней электричке их не
отличишь от дачников: за плечами рюкзак, в руках
завернутая в мешковину лопата, на ногах болотные
сапоги. Они сходят на каком-нибудь пустынном,
неприметном полустанке и, настороженно
оглядываясь, растворяются в лесу. Они не дачники,
не грибники и не туристы. Они - кладоискатели.Говорят, в Германии по выходным около 60 тысяч человек устремляются за город на поиски сокровищ. В огромной России кладоискателей гораздо меньше, и они совсем не похожи на добродушных немецких бюргеров, обыскивающих с помощью наисовременнейшей техники руины заброшенного замка, а в случае успеха охотно раздающих интервью журналистам.
Наши кладоискатели - угрюмые, замкнутые, жестокие романтики. Всю жизнь они бредят несметными сокровищами, которые свалятся на них «вдруг», - и умирают в нищете. Если случайный турист помешает, когда они, как им кажется, напали на след клада, - могут и убить. Никаких приборов - только звериное чутье и нечеловеческая интуиция. Их единственный спутник в одиноких скитаниях - страх: они боятся и милиции (ведь их промысел запрещен законом), и своих же товарищей-конкурентов, и вообще всех, кто встретится на пути. Кладоискательство - это не хобби, не бизнес, и уж, конечно, не способ разбогатеть: покажите мне кладоискателя, которому это удалось! Это - страсть, своего рода душевная болезнь. Все кладоискатели чокнутые - с этим, я думаю, не станут спорить и они сами.
Кладоискатели делятся на два класса. Одни - те, собственно, кто ищет, - находчики, «чернорабочие», которые, если повезет, находят клады, но в итоге не имеют с этого, как правило, почти ничего. Другие - интеллектуалы, многих из них в поле калачом не заманишь. Они покупают найденное, оценивают, перепродают и делают хорошие деньги.
Я - в числе этих последних. Мои «раскопки» начинаются обычно тогда, когда угрюмый, с задубелым лицом, одетый в пропахшую костром и потом ветровку бородач вываливает передо мной на лоток горстку найденных им монет. Я беру их, одну за одной, рассматриваю в лупу. Моя задача выбрать из этой кучи два-три затертых, ничем не примечательных металлических кружочка, которые потом окажутся уникальными. И здесь я, хотя и держу в памяти несколько тысяч типичных старинных монет, тоже, как и сам раскопщик, могу полагаться только на интуицию.
Торг обычно происходит на одном из двух московских нумизматических «пятачков», под открытым небом, в толчее; того и гляди, нагрянет ОМОН или другой покупатель окажется проворнее тебя. Решать надо быстро. Кучку из двухсот монет я просматриваю за пару минут. Вынутые из земли монетки похожи друг на друга как близнецы, за слоем окиси толком нельзя ничего разглядеть. Наконец выбор сделан. Дома я чищу каждую под микроскопом, осторожно снимая грязь тончайшей иголочкой, стараясь ни в коем случае не повредить металл. Потом - библиотека.
Вот почему нас называют интеллектуалами, Только книга может сказать, что же на самом деле найдено. И если в каталоге против купленной мной монеты стоит «редко», «очень редко», а то и вообще этой монеты нет, я иной раз не могу сдержать себя, хлопаю в ладоши в гулкой тишине читального зала, и соседи недоуменно глядят на меня, не понимая причин столь внезапной и бурной радости.
Наталья - моя полная противоположность. Она - находчик (слово «чернорабочий» или «землекоп» не подходит к этой хрупкой, стройной девушке, словно сошедшей с обложки журнала). Ее стихия - не пыльные книжные полки, а лес и поле. У нас хорошие отношения, потому что она - единственный, наверное, кладоискатель-практик, с которым можно иметь дело без боязни, что она пришьет тебя, когда под лопатой звякнет чугунок с монетами. Живет она в Химках, под Москвой, и иногда берет меня с собой в поле.
Жаркое июльское утро, до Москвы километров 80. В этих краях в древности проходил путь из варяг в греки, из Скандинавии в Византию. Тонны золота и серебра столетиями текли с юга на север. И часть сокровищ осела здесь: с купцов местные племена вымогали дань, их грабили, убивали. Осталось только найти то немногое, что сохранило время.
Мы карабкаемся по склону оврага, внимательно осматривая осыпь под дерном. Ее ротвейлер-гигант уже взобрался наверх и лежит под сосной, тяжело дыша от жары и высунув красный язык. Потом идем по лесной тропинке, тщательно изучая все вывернутые бурей деревья, - в корнях клады находят довольно часто. Я хоть и «библиотечная крыса», но в полевой археологии искушен. И все-таки возле этого холмика, паханого-перепаханного, я бы точно не задержался, а она тормозит, вонзает лопату, и... осколки древних сосудов лежат у меня на ладони.
- Десятый век, - констатирует Наталья.
Мне остается только согласиться. Здесь могла быть могила варяга-дружинника, такого же искателя приключений, как и мы. Все давно разграблено. Серебро, оружие да и еще много чего уже стало добычей какого-нибудь крестьянина, плуг которого случайно вывернул из земли сокровища вперемешку с костями.
Наталья в досаде бросает черепки, спешит дальше. Я подбираю - на память - и спрашиваю:
- Как ты догадалась, что здесь что-то есть?
- Я чувствую землю. Не могу объяснить, это мистика какая-то. Знаешь, однажды археолог Бадер послал своего студента на Урал. Тот пришел на огромное поле и заложил раскоп - метр на метр. И нашел сокровищ на несколько миллионов долларов. Тотчас из Москвы вылетела экспедиция, перекопала все поле, сотни квадратных метров, и не нашла ничего... Этот парень чувствовал землю!
- Но он был археолог, а ты - грабитель, браконьер...
Наташка дергает плечиком;
- Да, я - пират археологии. Мне это нравится. Риск, независимость. А от археологов я отличаюсь только тем, что не просиживала пять лет на их замызганном факультете.
Отношения официальной археологии и браконьеров, конечно, непростые, скажу прямо - враждебные. Хотя поводы для вражды зачастую надуманные. У археологов нет сил, чтобы проникнуть во все закоулки, прощупать каждую сопку, каждый овраг. А браконьеры, оттесненные от «удобных» объектов, как раз этим и занимаются. Не будь их, многие сокровища погибли бы, съеденные временем. Археологи это понимают и, когда надо, охотно прибегают к помощи пиратов, если, конечно, те соглашаются с ними сотрудничать. Тут-то и начинаются обиды: «Почему пираты не сдают найденное государству?».
- Ну и почему? - спрашиваю я.
- Ты же знаешь, что мне, по закону, заплатят только 25 процентов, и то от стоимости металла, художественную ценность никто н расчет не берет.
Забудем на время, что я, покупая у находчика предметы или монеты, тоже не дам истинной стоимости. Хотя бы потому, что в тот момент могу ее не знать. Да и невыгодно. Подумаем лучше о том, скольких сокровищ лишил наши музеи этот закон. И сколько частных коллекций, особенно за рубежом, обогатил.
В старой России дело было поставлено иначе. Явившись с находкой к приставу, старатель тут же получал 100 процентов стоимости металла, а потом, по почте, - премию за художественную ценность, и премию немаленькую. Так, один крестьянин за серебряную сасанидскую чашу получил 500 рублей. По тем временам гигантская сумма. Если бы государство не было таким щедрым, Эрмитаж не гордился бы сегодня лучшей в мире коллекцией серебряных чаш, найденных в глухой уральской тайге. Переплавили бы крестьяне па цепочки и кулоны.
- А вообще мне иногда кажется, - говорит Наталья, роясь лопаткой в речном иле, - что археологам наплевать на находки, ценности, лишь бы формальности соблюсти. Однажды я увидела, что какому-то огородному товариществу дали участки прямо на месте древнего городища, и - прости мне эту слабость - сообщила об этом в отдел охраны памятников старины. «Я тут кое-что наковыряла, пока огородники не перепахали поле, вот, возьмите...», и я достала мешочек с находками. Там были старинные кольца, гвозди, очень интересные дверные петельки пятисотлетней давности, была, кстати, печать...
- Та самая, которую я продал одному англичанину за три тысячи фунтов?
На самом деле продал я ее намного дороже, но Наталье об этом лучше не знать.
- Да. Так вот, археолог - а это был мальчишка лет двадцати - отмахнулся от мешка как черт от ладана. «Это же противозаконно! - закричал он - Вы не имели права копать!» - «Но ведь городище все равно обречено, а от вас наверняка никто не приедет. У вас на Манежной сил не хватает, вон, воровство какое идет, черный рынок скоро лопнет», - это я ему возражаю. А он: «Копать на участке, чтобы сажать картошку, - законно, а чтобы выкопать древности, - незаконно».
- Значит, закон преследует не сами по себе раскопки а их цель? — смеюсь я.
- Примерно так и я ему сказала. «Да», - вяло согласился он, чувствуя, что сморозил чушь. На печать тамошние «спецы» даже смотреть не стали, а вот англичанин - купил.
- Знаешь, браконьеры и вправду лучше разбираются в древностях, чем специалисты. Помнишь, как мне в Сочи на раскопках один археолог захотел сделать подарок, покопался в куче, вынул что-то грязное, вот, говорит, горлышко амфоры, у нас их тут навалом, на память о нашей встрече. А это оказалось не горлышко, а ...фрагмент алтарных ворот пятого века, таких и в Историческом музее нет.
Но Наталья меня уже не слушает, сосредоточенно роется в иле. Речка здесь, видно, подмыла древний курган. Я стою на шухере. И вместе со мной - ротвейлер Грей, специально натасканный для таких дел.
Раз уж я стал «соучастником преступления», самое время оправдаться перед читателями. Пока моя спутница зарылась в грязь, нелишне напомнить о том, что уже многим известно: на самом деле настоящие браконьеры - археологи.
Долгое время об этом было не принято говорить. И лишь в этом году журнал «Российская археология» раскрыл-таки секрет полишинеля: археолог Н. Дроздов, руководитель целой археологической школы, оказывается, без так называемого «открытого листа», без каких бы то ни было разрешительных документов перекопал буквально весь Красноярский край, а найденные вещи присвоил. Браконьерам такой масштаб и не снился.
Но это только сияющая вершина айсберга. Расхищение раскопок давно поставлено на поток. Низшая каста - студенты, которые тайком от своих руководителей прячут найденное, а потом буквально за гроши перепродают - либо тут же, либо по приезде в столицу. Я охотно покупаю у них монеты - они баснословно дешевы. Когда такой студентик является на толкучку, «купцы» набрасываются на него, как коршуны. И так его обрабатывают, убеждая, что принес он не старинные монеты, а сущий мусор, что он, надеявшийся, может быть, купить телевизор, довольствуется приобретением бутылки в ближайшем ларьке...
Стоп! Кажется, кто-то идет. Я делаю знак, Наташка плюхается прямо в грязь, я прячусь в камышах, по горло в воде. Пожилой мужчина с рюкзаком, набитым хлебом, проехал на велосипеде мимо. Отбой! Отряхнувшись кое-как, Наталья яростно продолжает копать, швыряя лопатой здоровые комья земли. Свою помощь я ей не предлагаю - не принято. Но вернусь к археологам.
То, что не удалось утаить, попадает к руководителю, который обычно согласен расстаться с найденным также за не слишком большую цену. В одной деревеньке в северо-западном Крыму я каждый вечер совершал рейсы к палаткам археологов. Из моих сумок доносился характерный «хрустальный звон». В местном магазине меня считали, наверное, глубоким алкоголиком, потому что я покупал пять-шесть бутылок водки в день. От археологов я возвращался с пустой сумкой и несколькими драгоценными монетками. Одна монетка бутылка.
Кстати, за бутылку я добыл замечательный образец греко-варварского искусства, голову льва, которая, согласно путеводителю, до сих пор «хранится в школьном музее». Некоторое время она украшала мой письменный стол, пока один коллекционер не убедил меня с ней расстаться.
Высшая каста - руководители музеев и экспедиций. Те, кто небрежно бросает на стол горсть только что отрытых золотых монет: «Мусор...». Мне рассказали, что в одном из музеев Краснодарского края работал интеллектуал, потрясающий специалист, которому до сих пор благодарны многие коллекционеры Америки и Европы. Его интересовало только золото, и работал он классно. В конце концов его заподозрили и предложили уволиться, что он с поспешностью и сделал. Думаю, его дети смогут не трудиться еще лет двадцать.
Такие асы держат на подхвате стайки пацанов, рыщущих по не раскопанным еще руинам и собирающих все, что попадется под руку. Это, так сказать, «свита» крупных мошенников от археологии. После этой саранчи на поверхности и на небольшой глубине не остается ничего.
Расчет с ними такой: за монету - пачка сигарет, если же монета серебряная, то - какая щедрость! - аж две пачки сигарет. Работу таких «гаврошей» я лично с восхищением наблюдал на Кубани. Единственное место, откуда почти не воруют, - музеи. Потому что оттуда взять уже нечего, если только не остались старые, дореволюционные приобретения. Тогда, конечно, воруют, в том числе и из Эрмитажа.
...Наташка отрывается, наконец, от земли. На запачканном лице - улыбка до ушей. Она кладет мне на руку комок грязи, сквозь которую проступают контуры серебряного височного кольца. Это украшение носила девушка-славянка тысячу лет назад.
Вечер, туман. Мы стоим, грязные и счастливые, на дне глубокого оврага, по колено в холодной воде. От забвения спасена еще одна частичка человеческой культуры. Впрочем, вряд ли Наталья об этом думает. Кольцо она продаст и купит шорты из нубука. Пожалуй, кольцо куплю у нее я сам - на память. Ведь через мои руки прошли ценности не на одну тысячу баксов, но я впервые вижу, как сокровище «рождается» из ила и грязи.
Евгений Арсюхин.
«Playboy», № 4/1996.
